Пятнадцать лет Владимир был законодателем моды на гимнастическом Олимпе. Пятнадцать лет гимнасты Владимира были чемпионами Олимпийских игр. Мира, Европы, а уж чемпионами СССР и России становились ежегодно.
И это стало возможным, когда во Владимир приехал Николай Григорьевич Толкачев. Здесь он сумел, создав школу владимирской гимнастики, найти и воспитать целую плеяду выдающихся тренеров и гимнастов. И первой звездой на этом небосводе заблистал Николай Андрианов. О городе Владимире заговорили. Заговорили во всём (не только гимнастическом) мире. О гимнастической школе и её директоре.
После смерти Н.Т.Толкачёва школе гимнастики присвоили его имя, ежегодно стали проводить Кубок памяти Николая Толкачёва.
А 28 октября 1994 года состоялось торжественное открытие мемориальной доски на фасаде школы (скульптор В.А. Шанин). Отлили доску на Владимирском тракторном заводе.
Ещё живы те люди, с которыми он работал, дружил, создавал школу. Они его помнят. Но нет у нас в городе ни улицы имени Николая Толкачева, ни музея. И если не сделать этого сейчас, то завтра всё забудется. А ведь это не просто страницы истории. Это слава Владимира! А славу забывать не стоит!
Как близкий ему человек я решила хоть немного напомнить о Николае Григорьевиче и, пока коротко, рассказать о его жизни, о его мечтах, планах, о его видении будущего гимнастики. Дать свой взгляд на прошедшие страницы жизни, которые, надеюсь, покажутся интересными.
(Содержание)

РАБОТА

В 1949 году Николай закончил институт. Тогда, пытаясь выпустить больше тренеров и преподавателей физкультуры, институтскую программу сократили до трёх лет. Да ещё уговорили его закончить курсы тренеров, обещая зачесть это для получения диплома об окончании вуза. Но... выдали ему документ, по которому он долго получал урезанную зарплату, хотя учился в институте хорошо и получил красный диплом.
Потом Коля не раз говорил:
— Меня в жизни дважды крепко обманули. Один раз раскулачили за нажитое своим же трудом, а второй — с высшим образованием.
Но вернёмся в Дзауджикау, куда его послали работать. Он даже покопался в исторических книгах и узнал, что город возник в 1784 году. И знали его тогда, как Владикавказскую крепость. Потом как город Владикавказ, Орджоникидзе, Дзауджикау, опять Владикавказ. Такое впечатление, что главной задачей властей было переименование города. Ему столько раз меняли название, что если бы жители обращали на это внимание, то или запутались бы или переехали бы куда-нибудь, где названия оставались постоянными. Хотя бы к нам во Владимир, — уже больше тысячи лет с одним именем. Но жители не обращали на это никакого внимания. Они в основном занимались делами.
Вот как о городе написал Евгений Весник в книге «Врать не буду». «Мало лозунгов, много делового, торгового люда, улыбающегося, хорошо одетого, много разнокрасочных яств, золотых часов, зубов, блинообразных кепок... Кепок — как опят... И улыбок очень много...»
И тут уместен анекдот «в тему». Пришел как-то житель Дзауджикау к портному и принес отрез ткани.
Кепку шить хочу! — сказал он.
Вах! — возмутился портной. Ты в своем уме? Разве из этого кепку сошьешь? Пальто сшить еще могу. А кепку — никак. На кепку в полтора раза больше материи надо...
Засмущался клиент и пошел назад, но портного «не зарезал», хоть и был джигитом.
Дзауджикау — это город джигитов. Только родится мальчик, так сразу становится джигитом. Это видно по кепке, которую на него надевают. Если же кепки нет, то значит, не джигит. В Дзауджикау кепки называли «аэродромами», потому что они были ровно в два раза больше летного поля.
Коле город понравился. И работа понравилась. Днём он преподавал физкультуру, а вечером вел секцию спортивной гимнастики. Очень хотелось ему стать настоящим тренером. Казалось, что все налаживается. Но... как только его пригласили в Норильск завучем и тренером по гимнастике, он всё бросил и уехал в Норильск. (Содержание)

НОРИЛЬСК

И опять я вернусь к книге Евгения Весника. «Улицы Норильска. На каждом углу торгуют питьевым спиртом, много «хмельных», но они — сама скромность! Сама вежливость! Нигде не услышишь крика, шума, не увидишь драк и прочих «фэ», «фи», «фу»...
В ресторанах — «как в лучших домах Лондона!» — гурманы жуют, тела танцуют... Милиционеров не видно... А если и увидишь — он не нашенский, потому что очень уж внима-тельный, ну, прямо до ласковости!...
Да что случилось? Не беда ли укротила душу нараспашку, ухарство и волю русскую?
Нет... Не в укрощении дело... Боятся на Большую Землю... возвращаться... Вот она в чём собака зарыта!..»
Таков был Норильск. Город без зелени на улицах (зелень была только в ресторанах). И когда Коля приехал туда, его поставили и завучем, и тренером по гимнастике в ДСШ (детской спортшколе) при окружном совете ДСО «Труд», не обманули. Шёл 1952 год. Николаю исполнился 31 год. (Содержание)

МОИ КОРНИ

Я, конечно, не помню, какая была погода в день, когда я появилась на свет. Но уверена, если в этот день лил дождь, то он основательно промочил Николая Толкачёва, которому шел тогда пятнадцатый год. А кто в его возрасте усидит дома даже в ливень? Он явно был и без зонта, и без шляпы. Какие зонты и шляпы в пятнадцать лет да еще в Сибири? А уверена потому, что многое у нас складывалось почти одинаково. Даже в мелочах.
В его семье детей было трое — он с братом и сестрой. И у нас трое — три сестры. Мы с ним — сибиряки. А это и характер, и трудолюбие, и умение достигать поставленных целей. Это чувство ответственности не только за себя, но и за других, которые с тобой, которые верят в тебя и которых ты никогда не подведешь. Сибиряки — особенные люди.
Коля родился в Омской области, а я — в Томской (в селе Александровка Туганского района, где, правда, после рождения ни разу не была). Это хоть и «два лаптя по карте», но тоже Сибирь. У Николая детство было тяжёлым, и у меня — не сахар. Трудности нам передались по наследству. Мой прадед, — Истер Балаганский — ссыльный из Польши, женился на тувинке и осел в Сибири. Но не дай бог никому пережить то, что пережила моя бабушка Зинаида Фёдоровна Блинникова. У нее на глазах колчаковцы расстреляли у родного дома и свёкра, и мужа. Беременную Зинаиду Фёдоровну с детьми каратели не тронули, но дом сожгли.
Маме тогда было четыре года, тёте Люде — три, а третью дочь — Ольгу — бабушка родила до срока, потеряв от горя сознание. Добрые люди помогли ей переселиться к родным. С тех пор бабушка так и не вышла вторично замуж. Осталась одна с детьми. Характер её ожесточился, и в минуты гнева Зинаида Фёдоровна детей била, что называется, «смертным боем», таскала за малейшую провинность за косы.
И это продолжалось долгие годы. Отец мой, бывало, вспоминал, как он встретил маму, когда их воинская часть стояла в Чите. В тот день он шёл мимо дома, где жила мама, и услышал за забором крики. Он быстро вошёл во двор, а там бабушка била и таскала маму за косы.
— Постойте! — закричал он. — За что вы её бьёте?
— Её и убить не жалко, хоть это и дочь моя!
— Так отдайте её мне! Вам же спокойнее будет!
— Да забирай! — в сердцах бросила бабушка и ушла в дом, громко хлопнув дверью.
Отец забрал маму с собой в казармы, ничего не взяв из одежды. И хотя не думал в то время о женитьбе, они вскоре зарегистрировали свои отношения, то ли полюбив друг друга, то ли, чтоб избежать досужих разговоров. В ту пору маме было 18 лет.
Больше в том доме ни мама, ни отец так ни разу не показались. Шли годы.
Папина часть не стояла на месте. Она колесила по всей Сибири. Поэтому я и мои сестры родились в разных городах.
Нелли родилась в Барнауле, я — в Томской области, Наталья — в Новосибирской. (Содержание)

ВОЙНА И ДЕТСТВО

Потом была война.
Папа ушёл на фронт, получил тяжёлое ранение и попал в горьковский госпиталь. Вскоре в город Горький переехала и мама с тремя маленькими детьми. Нелли — восемь лет, мне — шесть лет, Наталье — три года. По дороге маму ограбили. Взяли всё. Но больше всего она жалела косы, которые были длиной больше метра. В Нижнем мы остались жить на долгие годы. Здесь прошло наше детство. Здесь мы пошли в школу.
Город Нижний Новгород надо видеть. Я отношусь к нему, как к родному. Всё детство, затем моя предвладимирская жизнь оставила в памяти, а главное — в душе, картины удивительного, многоярусного города. Прекрасен вид на Волгу от памятника Валерию Чкалову, прекрасен Кремль, незабываема Стрелка, где сливаются Ока и Волга. Город удивляет, поражает, увлекает. В городе есть дом, в котором принимали Петра Первого; здание, которое построили к приезду Николая II с семьёй. Город знаменит Нижегородской ярмаркой. В историю России он вошёл именами Козьмы Минина и князя Дмитрия Пожарского, сформировавших народное ополчение в 1611 грозном году.
Я живу во Владимире около сорока лет, уже считаю Владимир своим родным городом, но все ещё нет-нет, да вспомню тот Горький, вспомню, своё далекое босоногое детство.
После войны мама уговорила отца пойти учиться. Он стал учителем физики. Мама тоже закончила институт и работала в младших классах.
Каким папа был учителем, я узнала случайно. Как-то он уговорил меня провести вместо него урок по физике. Я согласилась, потому что ему куда-то надо было срочно отлучиться.
Я не ожидала, что класс буквально станет ходить на головах. Но не испугалась и сумела их успокоить. Конец урока прошел нормально. И завуч, пришедшая к звонку на «тишину», очень удивилась, что класс спокойно работает. А я удивлялась отцу. Он всю молодость и зрелые годы прослужил в Красной Армии, был на фронте, а дисциплину держать в классе так и не научился.
В школу я пошла в 1943 году.
За время учебы я не помню, чтобы делала уроки за столом. Комната была маленькая. Всего девять квадратных метров. А нас пятеро. Один стол. Одна кровать. Все дети спали на полатях, которые смастерил папа.
Помню, как он мне говорил: «Ну, что ждёшь? Ложись на пол и делай уроки»!
А ведь надо было ещё и поиграть! Мальчишкам хорошо. Они играли в войну, они «стреляли», «сбивали», «взрывали», а девочек не брали в свои отрады. А если и брали, то только санитарками. А ещё играли в Чапаева, в «казаки-разбойники», в лапту и много бегали, плавали, лазали по деревьям... Так я проучилась до 50-го года. А потом поступила в техникум физического воспитания имени В. Чкалова. Отчаянная была. Вспоминается случай, как мы с моей подругой Надей Малаховой, переплывая Волгу, чуть не утонули.
Мы брали лодку на водной станции «Динамо» и шли вверх по Оке. А потом прыгали обе в воду и плыли по течению назад, даже цеплялись иногда за проплывающие баржи. Сейчас это вспоминается с содроганием. А тогда вызывало восторг.
Училась хорошо. За хорошую учёбу я получила право без экзаменов поступить в институт физкультуры. Поехала в Смоленск. (Содержание)

ИНСТИТУТ

Как-то в сборнике «Дочери земли Владимирской» о годах учёбы спортивным журналистом было написано: «Люба была заводилой девчат на курсе. Ни один вечер художественной самодеятельности не обходился без неё и её подруг. Пели. Плясали...»
Многое из студенческих лет забылось, померкло, ушло из памяти. Но кое-что так и выпирает, лезет на первый план. Особенно, лыжи.
Если Коля Толкачёв лыжи любил и, выкраивая время, стремился походить на лыжах, то я лыжи только «сдавала» в институте.
Обычно лыжи «сдавали» в марте, когда в Смоленске все забывали о лыжах, о снеге. Если бы преподаватели тоже «забыли» о лыжах, мы были бы в восторге. Но нет! Память у них была прекрасная. И хотя нигде во всём городе снега не было, они его находили. На городском кладбище, например.
И опять вспоминается: стоит преподаватель «одной ногой» чуть ли не на могиле, а мы вокруг него наматываем, как мы говорили, «кольца».
Тут уж не до времени. Лишь бы километраж «вытащить». Вот мы и кружили круги за кругами. И как тут не вспомнить словосочетание «прошлогодний снег», но в прямом смысле. Мы ведь, действительно, «сдавали лыжи» именно на «прошлогоднем снегу». И смех, и грех. Но запомнилось, застряло в памяти. И часто, увидев сейчас кого-нибудь с лыжами, улыбаюсь.
А страда колхозная?!
То лён убирали, то картошку. В деревню ездили на бортовой машине. Пока ехали, пели. Репертуар был громадный. С этим репертуаром частенько выступали. Вот голос и посадила.
Мама даже плакала:
— Я, Любаша, тебя всегда певицей видела. Ты — на сцене. А я — в зале. Хлопаю и соседям говорю: которая поет — это моя дочь!
А раз помню, чуть было в цирк не ушла. Приехали в Смоленск работники московского цирка. Походили по институтским залам, посмотрели и подошли ко мне. Стали Москвой прельщать, аплодисментами, поездками по Европе. Да что там «по Европе». По всему миру. Ну, я и согласилась, а потом догадалась с преподавателем по физиологии посоветоваться.
Он и говорит:
— Цирк — дело хорошее. Но цирк — это цирк. А высшего образования у тебя не будет. Кончай институт — и решай: цирк или...
И я циркачам отказала. И не жалею.
Помню выступления в деревенских клубах, поселковых домах культуры, на театральной сцене в Ярцево...
Комнату нашу в общежитии помню. Огромную, как зал. И двадцать кроватей на двадцать человек.
Кому-то к экзаменам готовиться надо. Кому-то отоспаться хочется. А кто-то кушает под одеялом. Только хруст стоит. Некоторые студентки с гулянья в два часа ночи возвращаются. Всякое было. Но всё вспоминается только веселое, молодое, задорное...
А ведь в то время не было у нас ни телевизоров, ни компьютеров, ни дискотек, ни интернета. Но было самое главное — молодость. А это и смех, и песни, и танцы, и «прогулки при луне», и «вздохи на скамейке»...
...Как-то в Англии, куда мы со Светой Гусевой выезжали на соревнования, вдруг вспомнилось (при покупке ей то ли плащика, то ли пальто легкого), что в институте у многих вообще не было пальто. Ни осеннего, ни весеннего, ни зимнего. Никакого.
Николай тоже как-то говорил, что у него до самого окончания института пальто не было. Вот так мы и жили...
Потом, конечно, и пальто у нас появилось, и по «заграницам» поездили. Николай до поездок за границу одевался скромно. Собственно говоря, одевался так, как одевались многие. Как одевались люди среднего и ниже среднего достатка.
А как пошли выезды, так Николая трудно было узнать. Стал он покупать или жёлто-оранжевое, или зелено-голубое. Появились рубашки с жабо, бабочки: чёрные, бархатные, атласные. А вот галстуков он не любил. Стану его стыдить, что, мол, вырядился. «Ты, — говорит, — ничего не понимаешь. Там, за кордоном, все ходят в ярком, цветном, чтоб на душе весело было, чтоб не гасить радость чёрным и серым цветом».
Видимо, когда появилась возможность, проснулось нереализованное в молодости желание хорошо одеться. Но, когда шёл он на совещание или на конференции, то, конечно, одевался строго. А дома мог и в плавках ходить. Любил свободу тела, но за животом следил. Не распускал. Смеялся:
— Живот появится, — жена уйдет...
Да и я бывала и в Англии, и в Венгрии, в Чехословакии, в Болгарии, в Польше... Но и там многого не видела. Главное — соревнования, а это — залы и гостиницы, вокзалы и аэропорты. Но всё это было позднее. А пока я закончила институт. (Содержание)

ЗНАКОМСТВО С НИКОЛАЕМ

После окончания института в 1958 году я вышла замуж. Но не за Толкачёва. Жизнь с первым мужем не заладилась, и я уехала сначала к родителям в Горький, а потом к сестре в Красноярск.
Красноярск — как Горький и Владимир — стоит на реке. На Енисее. По-эвенкийски Енисей звучит Иоанеси (Большая река).
Около Красноярска, на правом берегу Енисея, поднимаются знаменитые «Столбы», достигающие ста метров высоты. Красотища, скажу я вам! Красноярск — родина художника В.И.Сурикова. Это сейчас к имени художника приставляют эпитеты: народный, заслуженный, лауреат, герой и т. д., раньше хватало только фамилии. Сестра всё говорила о художнике: какие картины написал, чем прославился, что после себя оставил. Для меня же Красноярск — город, где я познакомилась с Николаем, город, откуда я уехала в Норильск, город, который завершил один этап моей жизни и открыл другой. Поначалу в Красноярске меня взяли на преподавательскую работу в железнодорожный техникум. Я вела хореографию с акробатами, а по вечерам сама занималась гимнастикой. Для жилья выделили неказистую комнатёнку. А Коля в это время стал уже вывозить свою женскую команду из Норильска в Красноярск на соревнования. Команда была хорошая, но им не хватало хореографа.
Занимались они в том же зале, где тренировалась и я. Но... они зал занимали утром, а я — вечером. И все же Коле обо мне сказали. Что я занимаюсь хореографией, сама действующая спортсменка, и он решил со мной встретиться. Взял такси и приехал домой. Когда приехал, я была дома. Он вызвал меня во двор, поздоровался, протянув руку, сказал:
— Коля Толкачёв. Вам что-нибудь это говорит?
Я подумала, но эта фамилия тогда мне ничего не
говорила:
— Да вроде ничего!
Коля засмеялся и сказал:
— Ну, в общем, будем считать, что мы познакомились, и я уговорил вас. И вы будете помогать моим девочкам в хореографии. А то без этого нельзя. Мы же
одни «нули» привезём без хореографии.
Я согласилась. И на следующий день он повёз меня знакомиться с командой.
Заходим. Команда сидит и на меня — ноль внимания. Подумали, что я пришла в их команду выступать вместе с ними. Такая я была маленькая и худенькая в то время. Тут Коля и говорит:
— Вот, девочки, теперь Любовь Николаевна будет у
вас тренером по хореографии.
Девочки неохотно встали, аккомпаниатор сел за ин-струмент, и они показали, что у них было «готово». По их с Николаем мнению.
А я ахнула. Но постаралась девочек не обидеть. Довольно скоро мы многое поменяли, обкатали, закрепили, и они уехали на соревнования в Омск.
Через три дня из Омска прилетел аккомпаниатор и увёз меня на соревнования.
— Без вас — труба, — встретил Коля. — Вы уж побудьте с нами. Девочки привыкли к вам. И будете вы у
них и за учителя, и как талисман...
За наши вольные его лучшая гимнастка Лариса Трофимова получила 10 баллов и 10 баллов за прыжок. Её подруга — Пешкова Раиса Васильевна — и сейчас работает тренером в нашей Владимирской школе...
А тогда, после соревнований, команда вернулась в Норильск... Но... вскоре Коля приехал за мной.
— Бросай этот техникум и поехали в Норильск. Знаешь, как там хорошо будет?
Я согласилась. Но... не отпускали «грехи». Я знала, что на меня «повесили» материальную ответственность за лыжи, ботинки и ещё что-то, хранившееся на складе. Но не предполагала, что у кого-то еще были ключи, что всё это растаскивалось всеми, кому не лень. Хотя, может быть, и не было в этом злого умысла, а была самая рядовая расхлябанность. Там лопнул ботинок, здесь треснула лыжа, сломалась палка. И когда я решила уволиться, техникум предъявил список, числящегося за мной..,
У меня внутри всё оборвалось, и я заплакала. А Коля без слов взял у меня этот список и ушёл...
Где он был, кого уговорил, как он всё это уладил, я не знаю. Но техникуму он всё вернул, и меня уволили... И вот, вместе мы уже в Норильске.
Про этот город я ничего не знала, кроме того, что там — Николай. Это теперь, прожив там недолго (три года), я всё же успела увидеть и долгую полярную ночь, и долгий полярный день. Тамошние жители гордятся тем, что это один из самых северных городов мира. Тогда в Норильске проживало более ста тысяч жителей. И всем было нелегко, и мне тоже. Надо было привыкать, приспосабливаться к тому климату, осваиваться. Поначалу было очень трудно. Но рядом был Николай.
Он был уверенным, убеждённым, основательным человеком. А гимнастика у него — любимое дело. Уже появился первый успех, появились первые победы. Дали нам хорошую квартиру. И в который раз стала налажи-ваться жизнь. Родилась Иришка. И вдруг забеспокоились врачи:
— Вам надо уезжать, Вашей дочери наш климат не подходит... Не стали мы испытывать судьбу и, собравшись в одночасье, уехали.
Мы уже научились быстро принимать решения, быстро собираться и переезжать. И потому переехали к папе. (Содержание)

СНОВА В ГОРЬКОМ

Почему к папе? Ну, во-первых, мама была недовольна тем, что Коля на пятнадцать лет старше меня. А у папы я была любимицей. Конечно, ему хотелось мальчишку. Но я всё же была похожа всеми своими поступками на сорванца. Та же энергия, те же ужимки, те же хитрющие глазёнки, от которых ничего нельзя было скрыть.
Я была непредсказуема, и за это мне частенько попадало. Как-то, когда мы еще жили в Сибири, где летом печи с трубой, на которых готовили обед, выставлялись во двор, я решила проверить, хорошо ли согрелась печь, и приложилась щекой к раскалённой боковине.
— О-ой! Ох, ты, наказанье! — запричитала мама, а у
меня кожа на правой щеке пошла волдырями. Да и сейчас на правой щеке видны следы этой «проверки».
Или ещё случай. Мама выпустила меня гулять в одной майке. А в деревне Камень в таком возрасте все голышом летом бегают. Вот я и побежала. И прямо к гусям, которых в деревне Камень было великое множество. И хотя мама предупреждала, что «гусей дразнить нельзя», я взяла веточку и стала их гонять. Когда им надоело моё нахальство, они вдруг повернули и стали гонять уже меня. Я упала и успела закрыть лицо руками. Ну, тут уж они натешились. Я до сих пор помню их щипки. Или еще. Приехал с фронта папка. На побывку. И платье красивое привез. Мама и говорит:
— Вот красота! Ты уж не пачкай его!
Через пять минут бежит сестренка:
— Мама, спаси Любашу. Повисла на дереве...
Мама ругалась каждый раз, а папаня готов был встать на защиту. И так всё время. Вот потому-то — к папе.
В городе Горьком Коле предложили должность заместителя председателя ДСО «Локомотив». С моим отцом они надумали пристроить комнату к отцовскому домику. Получилась прекрасная 22-метровка. Уже прикупили мебель. И директор школы Ленинского района г. Горького разрешил бесплатно пользоваться летом школьным залом для занятий гимнастикой...
Казалось, что это предел мечтаний. Но... Тут я лучше приведу рассказ И.Г. Андреева — первого директора Владимирского ДЮСШ по спортивной гимнастике — о его первых встречах с Николаем Толкачёвым.
«Тренеры и гимнасты время от времени стали замечать молодого мужчину. Простоит, бывало, все два часа тре-нировок и уйдет... Тянуло его к любимому делу. (Дело в том, что Толкачёв, как заместитель председателя ДСО, знакомился с периферийными коллективами. Так и во Владимир приехал. Так попутно зашёл и в ДЮСШ.)
Как-то раз этот «инкогнито» пригласил меня на встречу. И предложил себя для школы тренером. Честно скажу, он был, что «кот в мешке». Но когда... сказал, что у него жена — специалист по художественной гимнастике, я готов был его расцеловать. Школе позарез нужен был тогда квалифицированный тренер в отделении «художниц». Словом, ударили по рукам...
Что я ему тогда мог предложить? Пять квадратных метров жилья в освободившейся комнате в стенах школы да ещё работу до «седьмого пота».
Как-то сразу Николай Григорьевич стал «своим» в школе, — продолжил И.Г. Андреев. — Подкупала неординарность этого человека. Благодаря своей добропорядочности, он, как магнитом, притягивал к себе людей, особенно мальчишек. Жаден был до работы. За любое дело брался с душой, безропотно».
Дома в Горьком его приезд выглядел немного по-другому. Ещё в дверях он кричит:
— Любанчик! Короче, всё бросай! Иришку пока на отца оставим — едем во Владимир! Нас пригласили... Я, конечно, согласилась.
Но... вы думаете, что он спросил у Андреева о квартире, об окладе?! Ничего подобного! Главное — работа. Главное — спецшкола по гимнастике. Да! Это для него было главным. И так всю жизнь.
И вот мы во Владимире. С первого марта 1964 года. (Содержание)

ВО ВЛАДИМИРЕ

За мою короткую жизнь это был уже седьмой мой переезд. В который раз пришлось начинать «с нуля».
Помню, встретил нас Иван Георгиевич на вокзале, и пошли мы на площадь Свободы (теперь Соборная), поднялись по лестнице и вышли прямо к дому Ивана Георгиевича. Сейчас в этом доме чайная с кофейней, ресторан «Старый город», аптека, магазины и т. д.
Было морозно и солнечно. Кругом люди, идущие с лыжных прогулок с детьми, собаками, лица светлые, улыбающиеся. А дальше, всё больше частные дома. Как в деревне. Владимир после Горького, Красноярска, Смоленска и Норильска выглядел деревней.
Поселились мы в комнате, скорее, в комнатёнке, где с трудом размещались стол, этажерка и кровать. Да, миникухня с максизадачами. Ведь кормились не только мы с Николаем. Частенько вместе с нами обедали и будущие чемпионы. На обед — щи с мясом и полная кастрюля с вареной картошкой. Разносолов не было. На них времени не хватало. Но всё съедали дочиста. Зато было удобно: ни на работу, ни на обед не опоздаешь — всё тут же, рядом.
Ту мебель, что привезли из Горького, оставили но дворе. Зимой — под снегом, весной — под дождем, летом — под солнцем. Мебель оказалась крепкой и морозоустойчивой. Когда, наконец, мы получили квартиру, мебель пришлась «ко двору».
Сначала жили с соседями (Максимовы Люся, Соня и сын Саша), которым благодарны за помощь. Когда мне приходилось по работе уезжать в командировку, они ухаживали за нашей дочкой, как за своей. И она их тоже любила.
Потом соседям дали отдельную квартиру, а мы остались в той же. То, что квартира находилась рядом с работой, нас устраивало. Для Николая работа всегда была на первом месте.
Вставал Коля рано. Почти в четыре утра. В шесть он уже в школе. В своём кабинете «танцевал» под музыку (делал утреннюю зарядку). Потом садился за стол и делал записи в двух тетрадях — «Тренерской» и «Разное». В тренерской — записи о делах конкретных, в разном — мечты о городе гимнастики. С каналами, островами, ладьями... Из этих записей вырастали конкретные дела, о которых я ещё расскажу в главке «Стройка».
Обедал Коля дома. Благо, что рядом. Потом опять школа. Опять работа, работа и работа. Домой возвращался к десяти вечера. Ужинал и засыпал.
Уставал страшно. Спать валился «как подкошенный», и спал «без задних ног».
Увлечений у Николая было очень немного. Любил собирать репродукции картин. Особенно художественные портреты красивых людей. Любил вернисажи. В театр или кино ходил редко. Высиживал очень немного. Или сразу же засыпал, или уходил домой. Особенно, когда угадывал конец. И на следующий день уточнял: «Ну, верно я угадал, чем всё закончилось?»
Очень любил шахматы. У него была подборка шахматной литературы. В редкие минуты свободного времени решал шахматные задачи. А один раз послал в «Призыв» на конкурс для женщин решение задач и подписался моим именем. Ну, меня и вызвали. Как победителя. Я возмутилась, что он меня даже не предупредил. «Ну, ладно! Ну, извини! Не ожидал! Хотя и рад.» (Содержание)

СТИХИ

Ах, как же Коля любил стихи. Любил читать. Любил декламировать. Любил повторять. Особенно любил он четыре строчки из Лермонтова:

"Нет, не тебя я пылко так люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость, погибшую мою..."

Он никогда не говорил, почему именно эти строки были ему так дороги. Но...
Он действительно много страдал в молодости. Он действительно был на грани гибели. И то, что он сумел преодолеть, превозмочь, перетерпеть, перебороть и по-бедить, взойти на пьедестал Славы, добиться невозможного, тешило его израненную душу, радовало итогом самопожертвования, самоотречения от многих соблазнов. Только талант и труд помогли ему в этом. И когда он нашёл в стихах Лермонтова точные слова, отражающие его состояние, его «прошлое страданье и молодость, погибшую мою», он обрадовался и надолго запомнил именно эти стихи.
Но, конечно, любил он не только эти четыре строки и не только Лермонтова. Любил и Есенина, и Ахматову и других. У Лермонтова любил «Мцыри», у Пушкина — «Евгения Онегина». Его внук Саша повторил «подвиг» деда — выучил по велению души первую главу «Евгения Онегина»
Я тоже люблю и Лермонтова, и Есенина, но обожаю прозу Хемингуэя. Вообще-то книг у нас всегда было много. Покупать книги он любил. А уж спортивной литературой он зачитывался взахлёб. И покупал, и выписывал, и привозил из командировок. Выписывал новинки. Но никогда никого не копировал. Не шёл проторёнными путями. Элементы любил изобретать сам. И всегда был готов к новому. Был случай, когда его пригласили посмотреть готовое групповое упражнение, но произошёл сбой, и одна гимнастка упала.
— Так это же чудесно! — обрадовался он. — Надо чтобы половина гимнасток делала упражнение, как вы задумали, а половина делала бы вид, что упали. И вы увидите как это украсит...
И не ошибся. (Содержание)

РОЖДЕНИЕ ВЕЛИКОГО ТРЕНЕРА

А вот что говорит о Николае ещё в 1968 году Михаил Яковлевич Бородин: «..и мне показали (на Толкачёва): да вон тот, невысокий, с решительной жестикуляцией. Работает где-то во Владимире, но в амбициях, пожалуй, не уступит самым маститым столичным мэтрам. С таким тренером не пропадёшь. Он был искусным дипломатом. Держался со всеми ровно, вроде по-приятельски, однако соблюдая дистанцию. Не панибратствовал, но и не отчуждался. В споры обычно не вступал, но всегда внимательно прислушивался к спорщикам и, чувствовалось, всё запоминал. То есть использовал каждую возможность пополнить собственный тренерский багаж. Часто и подолгу беседовал со мной, в то время как многие наставники считают ниже своего достоинства советоваться даже с именитыми спортсменами. Он же расспрашивал абсолютно обо всём: в каком режиме тренируешься, как держишь вес, где предполагаешь отдыхать, о чём думаешь во время соревнования... У него всё восполнялось главным для тренера и очень редким даром — умением предвидеть завтрашний день как своего ученика, так и в самой гимнастике. Комбинации, которые Николай Григорьевич придумывал, долгие годы оставались ультрасовременными. Знай, только обновляй отдельные детальки...» (Из книги Н.Е. Андрианова «Ищи свою тропу»).
Я привела эту длинную цитату, чтобы показать, каким он был в глазах известного гимнаста, а затем и главного тренера ЦСО «Динамо», потому что эту сторону жизни Коли я не могла видеть, но она очень значительна, очень индивидуальна.
Меня в Николае привлекала его снисходительность к людям. Он ни о ком и никогда не говорил плохо. Был требовательным, но без крика. Старался показать, как надо выполнить упражнение, разъяснить, представить промах как ошибку. И мне кажется, за это его любили. Меня удивила фраза нашей сотрудницы: «Я часто, когда должна была что-то решить, думала, а как бы поступил в этом случае Николай Григорьевич?»
Больше двадцати прошло лет со дня его смерти, а он — как будто рядом. И до сих пор на него равняются... (Содержание)

ИЗ ЗАПИСЕЙ О ПЕДАГОГИКЕ

Видимо, недаром Николай увлекался педагогикой, любил читать труды Макаренко, Сухомлинского, сам постоянно писал свои заметки. Я хочу привести лишь небольшие выдержки из его рукописей.
«Настоящее руководство школой начинается там, где бесконечный поток явлений предстаёт перед директором, как взаимосвязь проблем (и далее из его заметок):
1. Сочетание административно-хозяйственной работы с педагогической, методической, учебно-воспитательной...
2. Зависимость качества тренировки от многочисленных факторов...
3. Гармоническое развитие умственных способностей уче-ника в процессе обучения...
4 Интеллектуальная жить школьного коллектива и семьи как одно из важнейших условий успешного учения..,
5. Воспитание желания учиться...
6. Гармоническое единство образования и воспитания, об-разованности и воспитанности, превращение знаний в личное убеждение, единство обучения и нравственного воспитания...
7. Богатство и многогранность источников нравственного развития гимнаста...
8. Единство педагогического убеждения тренеров и родителей...»
Я бы не стала утомлять вас столь длинной цитатой, но хотелось донести «выжимки» и его мыслей, взглядов на воспитание не только спортсмена, но — и это главное — человека.
Именно такой подход к Н. Андрианову помог научить его самостоятельно мыслить, и превратить его не только в выдающегося гимнаста, но и в прекрасного специалиста-тренера.
Все свои открытия Николай Григорьевич сначала прорисовывал на бумаге, чертил схемы, выписывал траектории, и только потом, обязательно объяснив своё видение, предлагал претворить всё это на снаряде. А если у Н. Андрианова появлялись «встречные» идеи, Николай Григорьевич, никогда не отвергал, продумывал их и использовал.
Коля всегда уважал собеседника, вне зависимости от возраста. Особенно любил малышей, называя их «малявками». «Гадких утят» у нею не было. Во всех он видел «андерсеновских лебедей». Какие бы дети ни приходили в школу, даже самые, казалось, неказистые, он обязательно говорил; «Гимнастика обязательно выправит, поставит на ноги».
Ко всем детям он относился как к личностям. Никогда не кричал, не унижал, всегда старался, чтобы ребёнок понял: что и почему он должен делать. Сознательно. Самостоятельно. (Содержание)

О НАШИХ ДЕТЯХ

Естественно, что и своих детей Николай тоже любил. И тоже хотел приобщить к гимнастике. Ирина доросла до кандидата в мастера спорта и только потом перестала заниматься спортом. А Светлане из-за болезни позаниматься гимнастикой не пришлось.
Света родилась во Владимире. Очень много болела. Часто лежала в больницах. Но сумела после окончания десятого класса окончить училище, получить специальность.
Старшая Ирина закончила даже два училища, имеет две специальности. Учится и её сын Саша, в котором проснулась любовь деда к поэзии. Любя детей, Николай не сюсюкал с ними, разговаривал просто, заинтересованно, по-взрослому. И детям это нравилось.
Об исправлении ошибок он писал: «Без стремления к искушению не может быть и речи о сознательном отношении к собственной вине. И сразу ясна нелепость привычной схемы: провинился - дай слово исправиться... Обещая? Всё в порядке, ступай. Это нравственный разврат! Вселить в ребёнка уверенность, что от вины можно мгновенно избавиться, стоит лишь дать слово, подталкивать ребёнка на обман, — «обещай, что исправишься» — это недопустимо, это невежество, ужасное педагогическое бескультурье! Потому что вину, если она есть, можно искупить— работой, деятельностью. Делом».
И ещё одна нестандартная мысль. «Не толкайте человека в детстве (прошу обратить внимание: не «ребёнка», а «человека в детстве») на маленькое предательство... Ведите к высокому, к высшему. Не поступайтесь педагогическими идеалами ради сиюминутной нужды».
А посмотрите, как Николай образно намечал задачи учителя: «Нельзя уподобляться дорожному столбу и указывать дорогу, а самому стоять на месте». Лучше не скажешь. И не нужны никакие комментарии, настолько всё чётко, ясно, понятно.
И ещё... «Руководить нравственным воспитанием - это значит создать тот неуловимый с первого взгляда моральный тонус жизни в спортивной школе, который выражается в том, что каждый воспитанник о ком-то заботится, о ком-то печётся и беспокоится, кому-то отдаст своё сердце...»
Когда он написал всё это, из чего выкраивал крохи времени, я не знаю. Но жаль, что он не успел дописать, не успел издать, не успел довести до конца. Это была бы интересная и поучительная работа, которая принесла бы пользу не только тренерам. (Содержание)

ПОСЛЕДОВАТЕЛИ

Хорошо, что он успел довести свои мысли, свои находки до людей заинтересованных, до людей увлечённых. До А.В. и И.Н. Федоровых, Г.А. Копытцева, Владимира Фирсова, В.Ю. Бысова, до меня.
И мы, в свою очередь, воспитали замечательных гимнастов, лидеров мировой гимнастики.
Каждое новое имя — новая страница в гимнастике: Н. Андрианов, Ю. Королев, С. Гусева, В. Артёмов, С .Баранов, А. Попов. С. Сижанов. Л. Романова и многие другие.
Так создавалась владимирская школа гимнастики, прогремевшая на весь гимнастический мир.
В книге «Высота» (из жизни олимпийских чемпионов) в 1980 г. он высказывался о владимирской школе гимнастики так: «Взять лучшие черты европейской и японской гимнастики. Сложить вместе... Получится... владимирская гимнастика...»
Но он явно лукавил. Всё, что они с Андриановым показали миру, было не суммой, а сплавом европейской и японской гимнастики в их интерпретации, их исполнении.
Николай работал на износ. Он не мог отдыхать, не мог отключаться от работы. У нас и в будни, и в праздники была работа. Которая приносила ему удовлетворение, радость. Это был практически отказ от личной жизни. Главным была работа на результат. Мы не знали отпусков, не знали праздного гуляния, не знали застолий, не знали шашлыков на природе...
Но когда его пригласили в ЦK ВЛКСМ и предложили вместе с тренерами и сильнейшими гимнастами съездить на БАМ, он обрадовался. Он был рад встрече со строителями «Ангарстроя» в районе Усть-Куса — Улькана. Это было на реке Лене. Особенно ему запомнился бригадир И. Румянцев. Все работающие там люди казались Николаю скромными, счастливыми, внешне самыми обыкновенными парнями. (Содержание)

МЕЧТЫ НИКОЛАЯ

Теперь о мечтах Николая, которыми он редко с кем делился. Каким он считал себя тренером? Какой видел Владимирскую гимнастику?
Он говорил, что в тренерском деле надо опираться на трёх китов:
- веру в то, что ты делаешь нужное дело;
- надежду, что тебе хватит сил на это;
- любовь к своему делу.
Исходя из этого, он ставил перед владимирской гимнастикой сверхзадачу: владимирские гимнасты должны занять все шесть мест на олимпийском пьедестале.
И ещё. Николай любил и спортивную гимнастику, и художественную гимнастику, хотя считал, что будущее за художественной гимнастикой, и вообще, что будущее гимнастики ие в спортивном усложнении, а в художественном воплощении.
Как знать, во что бы это вылилось. Николай ещё в Норильске вёл женскую команду, но с моим переездом «художницы" перешли ко мне.
Набрал он женскую команду и во Владимире. И в эту группу попала «звёздочка», которой он стал уделять больше внимания, что вполне естественно. Но в группе это вызвало такую ревность, что «звёздочку» избили.
Это так возмутило Николая, что группу он разогнал и больше с девочками никогда не работал.
Позднее может быть, он мечтал и о мужской «художественной» гимнастике.
Теперь мы об этом никогда не узнаем. А жаль...
Конечно, о многом мы говорили с ним и во время подготовки Светланы Гусевой, которая была в свое время капитаном сборной команды «художниц» СССР и долго сохраняла за собой это место.
И как часто бывает, в её биографии до сих пор ещё осталась небольшая «капля дёгтя». Ей до сих пор не присвоили звание «Заслуженного мастера спорта СССР» (хотя, конечно, уже давно нет самого СССР). А ведь она с командой была неоднократно чемпионом СССР, чемпионом мира, обладательницей Кубка Мира, призёром и чемпионом Европы. Но это, как говорится, «к слову». Да и мне, несмотря на воспитание более тридцати мастеров спорта, на помощь в воспитании олимпийского чемпиона Н. Андрианова, за создание во Владимирской области Федерации художественной гимнастики тоже не присвоили в своё время звание «Заслуженного тренера СССР», долго тормозили с присуждением звания «Заслуженного работника культуры Российской Федерации».
До недавних пор о спорте в стране стали забывать, перестали финансировать на должном уровне. Я это вижу и по себе. С 1986 г. я почти перестала выезжать в командировки. Только за свой счёт». А каков этот «свой счёт»» не стоит пояснять. И это я — руководитель областной Ассоциации художественной гимнастики, проживающая в «двух шагах» от Москвы. А как в глубинке? И это «к слову» — о чиновниках.
Но бывают в жизни тренера события, которые запоминаются на всю жизнь. Которые как подарок судьбы.
Я никогда не думала, чтобы у меня были воспитанницы с моей фамилией. И дважды судьба дарила мне такое.
Светлана Толкачёва (одного года рождения с моей дочерью Светой) стала членом сборной СССР, России, была чемпионом ЦС «Буревестник». Очень пластичная гимнастка с грациозной осанкой. Многие думали, что это моя дочь.
Через 30 лет пришла ко мне Толкачёва Дарья. Сегодня ей всего 8 лет, и трудно сказать, кем она станет, но задатки у неё есть. Нужно много трудиться, нужно любить свое дело, нужно научиться терпеть и преодолевать трудности. И кто знает, станет ли и она, как Светлана Толкачёва, членом сборной России, чемпионом... (Содержание)

СТРОЙКА

Но что-то я забежала далеко вперед. И ничего не рассказала о «строительной деятельности» Николая.
Когда Коля стал директором школы, он взялся осуществлять свою мечту — создавать «гимнастическую школу олимпийского резерва».
Для этот нужно было сотворить невозможное: воспитать лучших в мире гимнастов, лучших в мире тренеров, построить и укомплектовать оборудованием спортивную базу. Но всё это Николаю оказалось по плечу.
Начну со стройки. И не потому, что это было самым главным. А потому, что об успехах тренеров и гимнастов владимирской школы много писали, а о делах строительных мало кто знает, кроме самих участников. И Николаю очень повезло, что в этих делах ему помогали и мэр города Р.К. Магазин, и знаменитый секретарь горкома С.Я. Иголкин, а потом и секретари обкома КПСС Сумкин Н.И. и Шагов Н.И.
Итак, стройка... Школа начиналась со здания на улице им. Фрунзе, дом № 43. Половину этого здания занимал институт усовершенствования учителей, а другая половина — два зала — детская гимнастическая школа ГОРОНО.
Вскоре Николай отвоевал ещё полуразрушенное здание школы № 17. Там пол ходил ходуном, учебные классы были малы для использования их под залы. Но Николай с помощью подключившегося к работе строительного треста № 94 занялся реконструкцией и перепланировкой...
В начале 70-х годов появилось новое здание школы, появился зал, названный «андриановским». Это было уже третье здание школы (восемнадцать на тридцать шесть метров, с высотой от шести с половиной до девяти метров).
После 1976 года Толкачёв стал «подбивать клинья» под административное здание санатория им. 1 Мая, который переехал в 1977 году в Пиганово, освободив школе ещё одно, уже четвертое здание. В это же время Николай стал арендовать для школы залы, расположенные на территории монастыря. Там тренировались гимнасты «спортивники» и «художницы». Днём — одни, вечером — другие.
К 1980 году построили надземный переход из одного здания (бывший санаторий «1 Мая») в соседнее.
А у Толкачева рождались все новые и новые планы. Хотелось присоединить к школе здание кинотеатра «Мир». И Р.К. Магазин пообещал помочь. Толкачёв замыслил пристроить к «белому» корпусу новые залы под спортивную и художественную гимнастику, гостиницу на 100 мест, кафе на 50 человек, кино- и видеозал. И стало бы это всё большим гимнастическим центром — настоящей школой олимпийского резерва.
Но... (в который раз) обстоятельства меняются. Ушёл со своего поста Магазин, ушёл в обком Иголкин, и у него появилась масса новых дел, ушёл с директоров Толкачёв и... Правда, новый директор школы Н.С. Славин сумел достроить пристройку к «белому» корпусу, сумел открыть кафе «Олимп», административное здание, раздевалки для гимнастов, комнаты для тренеров. А дальше дело застопорилось.
Кинотеатр «Мир», перейдя в чужие руки, стал мебельным салоном. О гостинице, о кино- и видеозале, о подземном переходе к «белому» корпусу от старого здания забыли... (Содержание)

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

На пенсию Николай Григорьевич ушел неожиданно. В 1981 году по поводу областной пенсии, которую ему назначили, спорить не стал и вскоре умер.
В 2001 году прошёл 80-летний юбилей со дня рождения Толкачёва. Через два года наступит двадцатилетие со дня смерти. Но до сих нор не удалось создать музей Н.Г. Толкачёва. И вот 29 апреля 2002 года сижу в кабинете директора, а директором с 25 апреля 2002 года ... стал Николай Андрианов.
Николай Григорьевич ещё в 1979 году говорил (пред-видел): «...Коля продолжит. Когда-нибудь он станет директором школы...» Прошло всего-то 25 лет, и сбылись мечты Николая Григорьевича. Стал Н.Е. Андрианов директором СДЮШОР (специализированной детско юношеской школы олимпийского резерва по гимнастике)
Знает ли он, что он на себя взвалил? Мы с ним мечтаем о музее, пока мечтаем, говорим, прикидываем, с чего начать. Хотя дел у него и без музея «громадьё" Но... не забыть бы о музее, об улице (или переулке) имени Н.Г. Толкачёва. И если не сделать это сейчас, то... Но будем надеяться... (Содержание)